СОДЕРЖАНИЕ УРОБОРОСА В НЕВОЛЕ

всего не объясните, а начнёте, как человек добропорядочный и чтобы прозвучать доходчиво, с вещей элементарных. С того, например, что при изменении длины волны отражённого света на несколько сотен нанометров революционное красное знамя видится капитулянтским белым. И что того же эффекта можно достичь без всякого насилия над нанометрами, а с помощью несложной информационно-пропагандистской манипуляции. И что в обоих случаях это не будет искажением истины, ибо ни истины, ни реальности не существует.

Вещание в таком ключе скоро сделает Вас обузой для близких; и продолжить лекцию о смысле Бытия Вы сможете только в изоляции и под воздействием седативных препаратов. Ситуация усугубится ещё больше, если Вы не смиритесь с классической ролью чемодана без ручки и приметесь утверждать, что не можете им быть, так как имеете в теле, как минимум, одно сквозное отверстие – от ануса до рта. Несмотря на абсолютно верную аргументацию и правдивость выводов, они пойдут Вам во вред, поскольку теорема Пуанкаре мало кого интересует, и мало кто догадывается, что Вы не являетесь односвязным компактным многообразием, следовательно, не гомеоморфны трёхмерной сфере и не можете быть чемоданом без ручки. Слышать подобное оскорбительно для окружающих. У них – строительство новых алтарей, ремонт старых, и масса претензий друг к другу по эстетической части. Весь этот жемчуг нуждается в прочной нити, а не в вашей размочаленной пеньке. Вы

отнимаете время; покушаетесь на спланированное развитие; расшатываете стабильность.

Впрочем, всякая ущербность гонима и шпыняема. Так что лучше жалость к себе не вызывать совсем, а непрофессиональным философствованием подавно. Лучше – размышлять над смыслом Бытия в строжайшей тайне, обзаведясь для маскировки хотя бы некоторыми атрибутами социальной адекватности типа верности традициям и соответствия морали.

«О, как всё некомфортно и опасно! – скажете Вы. – Не легче ли вообще оставить это Бытие и заняться размышлениями над чем-то менее хлопотным, коль уж так охота нагружать мозги?» Пожалуйста! Но при этом следует учесть, что размышления над чем бы то ни было (если они, конечно, размышления, а не компромиссный сговор с самим собой, попирающий всякое аргументированное возражение) приводят исключительно к нашему вопросу-красавцу. Не напороться на него сложно. И многократно сложнее выкинуть, уже напоровшись. Придётся таскать в голове эту занозу, пока не найдёшь собственного ответа или не удовлетворишься чьим-нибудь уже найденным.

Здесь Вы вправе не сдерживать возмущение. Мол, открыл смысл – и ладно. Но  шуметь-то об этом зачем? Ты можешь говорить – и то шёпотом – лишь о гипотезе. О забаве ни пришей, ни пристегни. Конечно, и Общая Теория Относительности пылилась без малого полвека до её практического применения в Системе Глобального Позиционирования, но так это ж другой калибр! Другой масштаб полезности! А какая польза от твоего частного Смысла нашего общего Бытия? Тебе бы впору отшельником сделаться, как поступал во все времена всякий занимающийся горемычным делом и в этой связи опасающийся принудительного лечения. Такому человеку не может не стать безынтересной наша суетность, да и мы сами, поскольку его открытие должно бы обесценивать зависимость от стороннего мнения. А ты – в люди.  Как-то бесчестно получается. Иди, не порти настроение!

Всё так. Всё верно и с честностью, и с отшельничеством. Неверен только сам дискурс, размывающий эти понятия до противоположных значений. Дело в том, что когда долго копаешься в чём-то крайне сложном для понимания (например, в природе поведения Человека), то скоро неизбежно сваливаешься в философию, а следом – и в онтологию, хотя поначалу вовсе не существует планов покушаться на какие-то вселенские смыслы. Логика движения сама указывает дорогу. И тут обнаруживаешь две забавные вещи. Первая, что остановиться не получается: решение текущей задачи – это постановка следующей. И вторая, что желание поделиться с кем-то своими мыслями плохо соотносится с бесчестным поведением, даже если мысли эти не только осмеивают всяческие попытки их обнародовать, а и находят ненужной любую социальную активность. Когда тебе открывается приводной

механизм людского поведения, тогда не то что честность, а и вся мораль делается невесомой.

Легко представить терзания на этот счёт аскета и мизантропа Диогена. Хоть жил он в глиняном сосуде, но стоял тот на людной городской площади, где философским троллингом худо-бедно, но прокорм обеспечивался. И это сильно умаляло честность диогеновой аскезы, ибо довольствоваться малым возможно лишь зная его меру. А как её определишь, если философия – это всегда интеллектуальный перфекционизм? Недаром Диоген выкинул единственную чашу, составлявшую всю его столовую утварь, и стал пить и есть из ладоней. Но и тут честность не смогла избавиться от фальши, покорив свою новую логическую высоту – необходимость сокращения объёма пищи. Какою мерой в этом деле можно ограничиться – вопрос уже не философский, а медицинский, делающий аскетизм опасным для жизни и по глупости своей не уступающим алчности.

Со стремлением жить ничего не поделаешь. Страх смерти (или боли) как эволюционная данность обусловлен физиологически. И, находясь с таким грузом в системе общественных отношений, ты неизбежно сталкиваешься с бесчестным по умолчанию компромиссом. Без лукавства тут не обойтись. Или, глядя на приготовленный для твоего сожжения костёр, стой и думай, чей выбор тебе более симпатичен: Галилея или всё-таки Джордано Бруно. А пока терзаешься выбором, честность продолжает оставаться мерилом нравственной чистоты социальных коммуникаций, параллельно демонстрируя неспособность выжить в законах формальной логики, поскольку неоднозначна, нетождественна сама себе. Моральные кодексы и прочие регуляторы поведения, без которых не существует ни одно общество, находятся в очевидном противоречии с человеческим эго. И чтобы разобраться в том, почему возникает такой конфуз, почему не удаётся и никогда не удастся его разрешить, и чем в этом случае закончится Эволюция – начать следует с природы ментальности Человека. Требование отвести ей столь высокое место – не прихоть самомнения; это следствие, выуженное из многих фактов, которые мы и предлагаем к рассмотрению.

***

Отправляясь в путешествие на завышенных скоростях и по незнакомой местности, нужно озаботиться в первую голову не амуницией и провиантом, а навигацией. Нынешнее её качество не ахти какое: сомнительные топонимика с логистикой не объясняют человеку кто он, как устроен и как правильно быть собой. И, главное, не очень ясно, зачем быть вообще. Для чего семь миллиардов энергичных организмов, безостановочно прирастая числом и умением, окучивают одну крошечную планету и сопредельные с нею пустоты? И ведь не прекращают молотить

каждый на своей ниве, чертыхаясь при этом и негодуя, что работы только

прибавляется!

Причины такого подвижничества разобраны наукой до корпускул, однако, белых пятен не убывает. Едва ли не самым ярким из них является Сознание. Что оно такое и как устроено, бог весть. Но без понимания предназначения Сознания невозможно продвинуться в решении загадки предназначения его обладателя – Человека.

За сотни лет безуспешных стараний из мировой философии выкристаллизовалась отдельная и ныне модная дисциплина, питающая идеями творцов искусственного интеллекта – философия Сознания. Это разверстая бездна. И мы бы с радостью обошли её стороной, если б не нужда. Нам на нашем обособленном пути крайне важно разобраться с человеческими ощущениями, с тем, каким образом они возникают в сознании. В общем-то, безделица. А ведь именно она под названием «Квалиа» торчит комом в глотке так называемой Психофизической Проблемы – важнейшей в философии Сознания.

Нам на счастье проблема эта не сказать чтоб хромала на обе ноги, но и уверенной поступь её не назовёшь. Больше того – она на сегодня практически обездвижена. Сформулированная ещё Декартом, Психофизическая Проблема в современной трактовке звучит, как вопрос о соотношении ментальных и физических состояний мозга. Грань настолько тонкая и чем глубже изучается, тем тоньше делается, что потребовала новых инструментов обнаружения. Так появилась когнитивная психология, и начали привлекаться к работе ультрасовременные диагностические девайсы и математическое моделирование. Но грань продолжает истончаться, задавая всё настырнее и громче вопрос о корректности разделения каким-либо соотношением ментальных и физических свойств. И всё крепче наше подозрение в том, что они являются просто различными проявлениями чего-то одного. Или, может, уже открыты все причинные силы Вселенной, открыт Закон Всего и Стандартная модель больше не конфликтует с Гравитацией? Если допустить (а гипотетически предпосылок для запрета нет), что физическое и ментальное имеют разную природу лишь в современной парадигме знаний, то Психофизическая Проблема становится или некорректно сформулированной, или некорректно решаемой. Как говорил о ней Людвиг Витгенштейн, «она – лишь лингвистическая головоломка». И Бертран Рассел в «Очерке философии» указывал на то, что «не видит чёткой границы между сознанием и материей».

И мы здесь ближе к философам и нейроучёным, считающим Сознание единой, фундаментальной характеристикой Реальности. Во всяком случае, эта позиция устойчива, покуда мы не получили ясного представления о том, в каком физическом качестве Сознание существует. Но сомнительная жизнеспособность Психофизической Проблемы не говорит о том, что в том же статусе находятся искомые нами Квалиа. Как свойства чувственного опыта, они прекрасно обходятся без чьей-то проблематичности и проблематики.

Определений Квалиа со времени первого употребления этого термина в начале прошлого века придумано много. Самое простое из них заключается в вопросе «Каково оно свойство ментального состояния?», или «Каково оно быть собой?», или «Каков он цвет, вкус, запах и т.п.?» Что-то около того; ну как в анекдоте про чукчу, определившего качества коитуса метафорой «вкусно, как апельсин». Квалиа – чувственные переживания; вербально передать их очень сложно. Скорее, невозможно. Но предположим, что все трудности Квалиа преодолены, посрамлены все скептики, утёрт нос Витгенштейну, и мы идеально точно можем объяснить каково оно быть собой. Решение загадки Сознания, возможно, и продвинется вперёд. Но ведь Квалиа рассматриваются философией на стерильном предметном стекле,

в отрыве от их влияния на поведение человека и тех физических условий, которые их, Квалиа, вызывают. Мы же полагаем, что необходимо с исчерпывающей точностью – без ограничивающей привязки только к Сознанию – объяснить каково оно быть собой в строго определённый момент времени; и каков он в строго определённый момент времени вкус апельсина. То есть, получить абсолютно точные знания о наблюдаемом Ощущении в момент, по сути, остановки времени, в момент абсолютной паузы всех состояний Вселенной! А иначе, какое мы имеем право говорить о точности описания чего-либо, постоянно меняющегося? На этот счёт есть более

ёмкое выражение у Фридриха Ницше: «Мы не можем ничего сказать о вещи самой по себе, так как в этом случае мы лишаемся точки зрения познающего, […] который как бы останавливает на мгновение этот вечно становящийся мир».

Видимо, Сознание имеет постоянную точную настройку на зыбкую, периодичную частоту внешнего мира. А наши линейки, компьютеры и мысленные эксперименты пока бессильны перед трансцендентным; ими пока невозможно измерить вечно ускользающее. Это как с тем трансцендентным числом  –  каждый добавленный после запятой знак делает число совершенно другим. А хвост после запятой бесконечен. В математике – да, вольница для парадоксов. Это там летящая стрела может находиться в постоянном покое, и это там одно яблоко плюс одно яблоко равно двум яблокам. В Природе же двух одинаковых яблок не бывает. Природа не демонстрирует точность и законы. «С какой радости дифференциальное уравнение справедливо для Природы? – сказал математик Сергей Сипаров. – Естественные науки не обязательно должны быть математизированы…» А вот мнение его коллеги, Мориса Клайна: «…природа и математическое описание природы — не одно и то же…». Поэтому, к слову, и члены «Венского кружка» признали когда-то ошибку логического позитивизма, так и не избавившего науку от метафизики, от вещей, не поддающихся измерению. И до сих пор философия не справилась с этим.

Для нас постарение на секунду или на пятьдесят лет не означает, что мы перестали быть самими собой, быть системой, пусть и изменяющейся. Но ведь изменяется и мозг; следовательно, и сознание; следовательно, и ощущение самости. И невозможно установить, в какой момент изменений мы есть мы. Быть самим собой или доказательно сказать «Это я!» значит смочь войти в одну и ту же реку.

Но вне математических законов познание невозможно, и наука продолжает пользоваться тем, что имеет, пытаясь объяснить и Квалиа, и шаткость соотношения 1/137 безразмерной Фундаментальной Константы. «Поверять алгеброй гармонию» – занятие вынужденное и сопровождаемое издержками вроде таких, как присуждение в 2017 году Нобелевской премии за «Теорию поведенческих рынков», которая опровергла «Теорию эффективных рынков», отмеченную той же премией четырьмя годами ранее. Вполне себе нормальное явление в науке, показывающее одновременно и её развитие, и её несовершенство, о чём замечательно высказался в прошлом веке Поль Дирак: «Бог, являясь математиком высочайшего класса, пользовался в построении Вселенной весьма сложной для нашего понимания математикой…»

До трансцендентных качеств мы ещё обязательно доберёмся в конце нашего предприятия, пока же дадим философии Сознания продолжить разбираться в своём предмете, а сами вернёмся к Ощущениям, но уже в контексте перманентной взаимообусловленности всех физических и ментальных состояний.

В «Мудрости Запада» Бертран Рассел писал: «Если мы говорим о причинности, то мы не могли бы сказать, что именно источники ощущения вызвали наши чувственные впечатления». Но что же их вызывает? В условиях причинности всякое ощущение – всегда синергетическая сумма ощущений, причём всегда и постоянно меняющаяся сумма. И оценивать мы можем только уже пережитые, уже воспринятые нами ощущения, сформировавшие ответную реакцию. И вот здесь нам открывается удивительное, почти обескураживающее упрощение. Оказывается, что реакция эта есть следствие единственного общего качества переживаний: позитивными они были для нас или негативными, комфортными или дискомфортными.

На этом очевидном качестве был построен Максом Люшером его знаменитый цветовой тест. И цветоаналитический тест Фрилинга; и другие подобные тесты тоже основаны на «нравится/не нравится». Но все их авторы – практикующие

психологи, которых интересовало лишь получение инструментального средства

тестирования личности. Они искали возможность объективной оценки субъективных состояний человека и прошли мимо простого факта: диапазон «нравится/не нравится» – это «приятно/неприятно»; это, по сути, диапазон «удовольствие/боль». Следовательно, все Ощущения проецируются на – единственную общую для всех – ось с диапазоном «удовольствие/боль». Ярко или тускло, громко или тихо, горько или сладко, тепло или холодно и так далее, со всем множеством оттенков перечисленного – это, в итоге, всего лишь приятно или болезненно.

Такие рассуждения поприветствовал бы сам Иеремия Бентам, назначивший человеку «двух суверенных владык: страдание и радость»; и Клод Адриан Гельвеций, считавший мерой человеческих поступков своекорыстие, которое вытекает из «стремления получать удовольствия и избегать страданий».

Но не всё так радужно, и наш вывод о том, что все Ощущения имеют одну общую проекцию – на ось «удовольствие/боль» – ещё далёк от завершённого вида. Фокус в том, что реакция на всякий раздражитель – это реакция только на боль (разумеется, на боль различной интенсивности). И диапазон «удовольствие/боль» – это, на самом деле, диапазон единственно только боли; это, назовём его так,

Градиент Боли.

Всё – от ласкового прикосновения до удара; от ощущения нежной прохлады до обморожения; от приятного вкуса до ожога полости рта – всё это боль, растянувшаяся от страдания до блаженства; это часть работы болевых рецепторов или выполняющих их функцию нервных волокон. Примечательно, что «выработка дофамина, обеспечивающего передачу импульсов между нервными клетками, сопутствует не только ощущению удовольствия, но и болевым ощущениям». А вот цитата из «Науки о боли» Григория Кассиля: «…зрительные бугры (область таламуса) собирают все чувствительные импульсы, поступающие от периферических рецепторов. Здесь формируются чувства удовольствия и неудовольствия…» То есть, все чувствительные импульсы без разбора и по общей логистике доставляются на фабрику «Мозг», где их дифференцируют, перерабатывают и в виде готового продукта

(ответного импульса) отправляют потребителю. Для рядовых работников фабрики (нейронов мозга), в отличие от дирекции (сознания/подсознания), все ощущения одинаковы. С точки зрения физиологии, Наслаждение и Страдание – одно и то же.

Несколько шокирующий вывод. Но и это ещё не конец. Вместе с Ощущениями, болью являются и все субъективные, бессознательные процессы оценивания объекта или события – Чувства. Они тоже лежат в Градиенте Боли. Их противоположности (например, чувства симпатии и антипатии) тоже не имеют чёткой разделительной границы.

Расстояние от чувства любви до чувства ненависти, мы знаем, измеряется единственным шагом. Какой протяжённости тот шаг – без разницы. Единицы измерения времени тут не имеют значения, мгновения ли это, или долгие годы счастливой супружеской жизни. Зафиксировать точный момент превращения нельзя. И получается, что термины «любовь» и «ненависть» описывают что-то другое, а не то, на что претендуют. Правильнее было бы утверждать, что они являются проявлениями чего-то одного, но амбивалентного, воспринимаемого нами по-разному. И это что-то – боль. Физиологически любовь и ненависть неотличимы. Как слёзы горя и радости – одни и те же слёзы, поскольку являются следствием комплексной реакции нашей вегетативной нервной системы на сильный стресс. Парасимпатическая её часть старается поддерживать гомеостаз, «противостоит» симпатической, воздействуя параллельно и на слёзные железы.

Или такой пример. Метка, оставленная пролетающей птичкой на вашем безукоризненно чёрном пальто, способна вызвать чувство негодования, брезгливости, отвращения. А может – и чувство радости от появления нового предмета декора. Не имеет значения что. Как бы Вы ни описывали эти чувства, Вы будете описывать изменения чувственного комфорта, то есть, степень боли.

Или взять простые трусы и бюстгальтер, мало чем отличающиеся от купальника. Функциональные различия не критичны. Однако возникшее чувство стыда или стеснительности принуждает женщину на пляже строго блюсти целевое назначение предметов одежды. Бельё плотно надето на ассоциацию «трусы – трусики – эротика – интим – публичность – мораль», и нарушение этой цепи вызывает дискомфорт. Или не вызывает вовсе, если цепь не нарушается, и даме на мораль начхать.

Неважно! Перед нами опять чувство из Градиента Боли.

А что такое безразличие, апатия? Доверившись старинной шутке, мы определяем  апатию как отношение к сношению после сношения; так, посредством перевода наслаждения в индифферентность, любвеобильным нам Эволюция предлагает выжить, а не героически пасть на сексуальном ристалище. Нам должно стать плохо, чтобы не стало смертельно хорошо. И Градиент Боли с этой миссией справляется.

Или вот: чувство сострадания. Почему оно обнаруживает степени силы? Условно приняв сострадание к собаке за высшую степень, мы видим, как оно уменьшается по отношению к гадюке или комару и мухе. Бактерии же и микробы дождутся сострадательного к себе отношения разве что в лице крайнего радикала из партии «Зелёных», никогда не моющегося и не употребляющего антибиотики по гуманным соображениям. Избирательность сострадания зависит от возможности соотнести себя с предметом сострадания, а предмет сострадания с собою. Чем слабее возможность, тем слабее сострадание. Мы, как бы, примеряем на себя чью-то муку. Зеркальные нейроны помогают нам напитаться ею. И если тождественность устанавливается достаточная, то возможно сострадать и голодному бродяге; и раненной птичке; и реке, разрезаемой винтом катера; и разрушающейся кирпичной кладке. А не установится, то чужая боль останется для нас ничем. То есть, всё опять сводится к степени причиняемого себе удовольствия или неудовольствия. Сострадание правильнее назвать не эмпатией, а формой эгоцентризма, регулируемого Градиентом Боли.

Схожая картина – и с чувством собственного душевного страдания. Смерть близкого человека (или разрыв с ним, долгая разлука) способна вызывать непереносимую боль, приводящую иногда к серьёзным психосоматическим расстройствам. Но страдания эти – не чувственная проекция чьей-то прерванной жизни. Это результат прерванных отношений с умершим, результат нарушения нашей собственной вовлечённости в них. Мы страдаем от разрыва собственной цепочки получения удовольствия (вспомним знаменитое «Нам будет его/её не хватать!»). Рушится не любовь к кому-то, а, опять-таки, любовь к себе. Мы лишаемся человека, контакт с которым определял в той или иной мере наш комфорт, дарил нам удовольствие; и что этот комфорт сейчас претерпевает – полный ли крах, или незначительную деформацию – отражает (и определяет) Градиент Боли.

Отсюда: и любовь, и жертвенность (она же – добровольное принятие страданий во имя чего-то), и даже смерть бывают предпочтительней жизни, превосходя её в нашем сознании совокупным ценностным весом. Кто-то отдаёт свою жизнь, сохраняя так чужую, кто-то умирает за идею, кто-то – за нравственную позицию. И тут не только психиатрия стабильно кормится на поисках профилактики подобного суицидального поведения, а и многие общественные институты. В том, что некоторые чувства названы высокими и наделены сакральным значением, Градиент Боли не виноват. Хотя нет, виноват, конечно. Он ведь и руководил человеком в строительстве постамента для возвеличивания высоких чувств.

Большего, наверное, почтения заслуживает чувство любопытства. Ему мы обязаны почти всем, чего добилась наука, и что создал инженерный гений. А «работает» любопытство тоже благодаря Градиенту Боли: всякое нарушение привычных, логически обоснованных построений причиняет боль, выводя нас из комфортного психологического состояния. И мы берёмся за возврат в него – начинаем искать решение проблемы. И готовы к нелимитированной трате времени на поиск, как это было, например, с решением загадки смещения перигелия Меркурия. Сто лет бескорыстного всматривания в небо исключительно ради избавления от болезненного

зуда любопытства.

Современные фармакология, психиатрия и нейрохирургия до известной

степени справляются с болью. Возможно, справятся и с присутствием боли в регуляции гомеостатических процессов. Но и в этом случае боль как таковая не исчезнет, а лишь преобразится в нечто, воспринимаемое мозгом как-то иначе. Вопрос же о том, как и в какой момент меняются полюса противоположных ощущений останется без ответа. Неопределимость перехода одного качества в другое и даёт нам стереть

непонятийные границы между Наслаждением и Болью. Горошину ли чувствует принцесса, или поцелуй принца – она испытывает боль, декодируемую мозгом в различные ощущения.

Если выглядит не слишком убедительно, то вспомним свой личный опыт с ноющим зубом, или спросим у ракового больного, уже плохо реагирующего на

опиаты, не считает ли он счастьем лишь уменьшение боли? При этом боль никуда не девается. Она просто становится меньше, но воспринимается теперь, как наслаждение. «Счастье, – ответит такой больной, – это просто когда не так болит!»

В итоге, боль различной силы и во множестве своих масок – неотступно в нас. И вечное блаженство нам не светит. Так нежное поглаживание одного и того же участка тела начинает вызывать сперва дискомфортные ощущения, а следом – болевые. Ровно то же самое происходит и при долгом прослушивании одной и той же мелодии; и при длительном употреблении в пищу одного и того же (и только

одного) продукта; и при получении одной и той же визуальной информации.

К слову, за провинность ставить ребёнка лицом в угол – это не лёгкое наказание, а изощрённая пытка скучным изображением, ограничением поля обзора. А удобная для сна поза? Уснув, мы её неосознанно меняем, начиная испытывать боль. Всё когда-нибудь приедается, надоедает, вызывает скуку – выводит из комфортного состояния нашу психику, оборачиваясь порой формами тяжких депрессий, а то и неадекватных в социальном плане поступков. Всё так или иначе, рано или поздно превращается в ощущение боли. О наших застарелых привычках, дорогих сердцу людях и любимых домашних тапочках говорить тоже не приходится, потому что их присутствие циклично, оно имеет прерывающееся, дозированное время употребления и просто не успевает надоесть: близкий человек не всегда перед глазами, а вечно не вылезать из тапочек возможно только из белых. Поэтому мы всегда что-то меняем: одежду, мебель, страны, предпочтения, убеждения, позу, изображение. Градиент боли принуждает нас избегать статичных положений; в этом суть известного утверждения о нашей способности «вечно смотреть на горящий огонь и текущую воду». Они непрерывно меняются, и нас тогда не накрывает боль. Хотя через какое-то время она всё равно придёт, так как дискретность тоже надоедает, становясь монотонным однообразием. Даже самую малость, но что-то изменить мы обречены, иначе страдание станет нестерпимым. Неспроста одна гадкая народная традиция предписывает приковывать влюблённых друг к другу, если их отношения нежелательны для соплеменников. И тогда любовь, пройдя через фазу некоего смешанного чувства, очень быстро превращается в ненависть. Психологи недаром настоятельно рекомендуют во имя крепости семьи бережно относиться к личному пространству каждого её члена.

Здесь пора спросить: «Почему градиент – Боли, а не Наслаждения?» Почему бы все чувственные переживания ни назвать Наслаждением, а не Болью? Это похоже на вопрос «Тебя просквозило или продуло?» То есть, воздух откачивался или нагнетался? Ни врача, ни схлопотавшего простуду это не интересует. Есть результат, и его достаточно, чтобы начать лечение. Для нас же очень важны даже не причины, а причина причин. Стремление к Наслаждению оказывается бегством от Боли, поскольку обратный вектор не укладывается в логику поведения человека, стремление которого к лучшему продиктовано привыканием к хорошему. Хорошее волшебным для нас образом становится плохим. И мы принимаемся за улучшение.

Почему так происходит, объяснить легко. Никакого волшебства здесь нет. Просто Градиент Боли, никогда не бывает статичным. Его можно сравнить с вечно натянутой полоской резины, которая непрестанно подтягивает свою подвижную нижнюю границу (границу условно максимальной боли) к неподвижной верхней (условно максимального наслаждения). По мере натяжения максимальная боль уменьшается, оставаясь при этом максимальной относительно всей системы. И так – этаж за этажом, до условной нулевой отметки и дальше, где уже удовольствие приходит на смену боли, болью же и становясь по такому же принципу этажности. Можно попробовать возразить на это практикой мазохизма. Там сложная эквилибристика ощущений приносит наслаждение болью. Асфиксия, например, повышая уровень углекислоты в крови, усиливает сексуальные ощущения. Но боль всегда выигрывает. Существует даже стоп-слово, которым извещают о недопустимо высоком болевом ощущении. Да простят нас любители бани, у них схожая игра – «поддай парку!» А вместо стоп-слова никогда не запирают дверь в парилку.

Суммарный вектор ощущений постоянно направлен в одну сторону –

в сторону от боли. Ощущение боли догоняет ощущение наслаждения, а не наоборот. Вот поэтому градиент – Боли, а не Наслаждения. Как бы мы ни пытались, никогда не удаётся остановиться и, тем более, удержаться на одном уровне удовольствия. Оно попросту превращается в боль, требуя движения вперёд – к новому качеству и количеству. Подальше от болезненной скуки! – добавил бы наш союзник Эрнст Юнгер, что вполне бы соответствовало его максиме «Скука – это растворенная во времени боль!» Наверное, термин «Градиент Боли» пришёлся бы по душе и Сигизмунду Кржижановскому, который оставил нам довольно обнадёживающий инсайт: «Познание ведет к возврату вещей в их первоначальное бытие – боль!»; и Ницше, писавшему в «Почему я так мудр»: «Нет ни эгоистических, ни неэгоистических поступков; оба понятия суть психологическая бессмыслица, как положение о том, что радость и страдание противоположны». Благосклонность авторитетов приятна; и мы в хорошем настроении продолжаем поход к смыслу Бытия, сделав первое допущение: все чувственные переживания – это переживание боли различной интенсивности.

***

С внешними и внутренними осознаваемыми раздражителями мы разобрались, а для утверждения того, что мозг идентифицирует в тех же категориях боли и неосознаваемые сигналы, достаточно разобраться лишь в Гомеостазе. Это функция, обеспечивающая организму динамическое равновесие. Она оповещает мозг о дисбалансе (читай: о дискомфортном статусе) системы, и получает от мозга ответный сигнал, который запускает стабилизирующие процессы. Мозг реагирует на дискомфорт, на степень боли. А чем ещё, если не этим отзывается весь наш ливер на свои функциональные расстройства, а иммунная система – на вторжение микробов, бактерий и вирусов? Тут ситуация очевидна, и мы могли бы идти дальше, но добросовестному исследователю приличествует одолеть все возражения, перечень которых замыкает Свобода Воли. Несмотря на то, что она при первом же релятивистском взгляде рассыпается, повозиться с нею придётся, так как в философском круге она ещё довольно широко представлена, и небрежение ею обойдётся дороже.

Как говорит Роберт Сапольски, «Я не думаю, что она [свобода воли] существует. В ситуации, когда за пару секунд вам нужно принять решение, […] ваш выбор будет зависеть от множества разных вещей, начиная со вздутия живота после плотного завтрака […], и заканчивая эпигенетическими  эффектами, когда вы были в утробе матери». Так что возиться нам предстоит не со Свободой, и не с Волей, а с тем, во что эта связка оформилась усилиями Ницше – с [свободной] Волей к Власти, которая содержит верное, на наш взгляд, целеполагание стремлений Человека – именно к власти. И именно – стремлений, потому что такая формулировка наделяет всю конструкцию «Стремление к Власти» причинностью, ни на йоту не искажая идею Ницше о власти как цели усилий Человека. К тому же, многие исследователи творчества Ницше трактуют Волю к Власти как способность (способность мочь).

И это не малозначащий нюанс. Это принципиальное различие, ибо всякая способность не свободна, она имеет логическую причину. Но по словам самого Ницше, он не нашёл в Мире «ни логики, ни конечной цели». Он называет жизнь «бессмысленной последовательностью сложных комбинаций и игрой случайных сил». «Становление [жизни] недоступно какому-либо разумному толкованию и в принципе непознаваемо; оно есть результат соперничества между энергиями, между состязающимися центрами сил или центрами власти – волями…» – говорит Ницше. Так он пришёл к обнаружению Воли к Власти во всех проявлениях жизни. Но нигде у Ницше мы найдём внятных объяснений того, что же следует понимать под Волей к Власти. Видимо, филолог в нём победил-таки философа, и всё закончилось морализаторством (типа «Прежде чем господствовать над другими, научись властвовать над собой») и рекомендациями гигиены для воспитания Сверхчеловека, поскольку Ницше признавал только физическую, материальную жизнь. По его словам, «вся энергия, вся действенная сила – в Воле к Власти, […] кроме неё нет никакой другой ни физической, ни динамической, ни психологической силы, […] Воля к Власти является основой мировой эволюции и фактом, не допускающим никаких объяснений». Возможно,

болезнь не дала Ницше допустить объяснения и начать поиск стимулов, лежащих в «основе мировой эволюции». Но ведь и другие адепты Воли к Власти этим не занялись. В частности, Хайдеггер дошёл только до того, что «Власть как бы уполномочивает сама себя на постоянное возрастание, […] не довольствуясь достигнутой ступенью». А чем объясняется недовольство и за счёт каких стимулов происходит возрастание, нам не поясняют. Что принуждает Волю к Власти быть таковой? Нас стараются убедить в бессмысленности такого вопроса, опять и опять демонстрируя самодостаточность Воли. Но мы в этом вопросе – за причинность, и осмелимся предположить, что здесь не обошлось без Градиента Боли, и что только термин «Стремление к Власти» спасает идею «Воли к Власти» от распада. Попробуем объяснить эту точку зрения сперва на самых простых, межличностных примерах, а потом – на сложных социальных конструкциях.

Власть как подчинение себе человеком людей или процессов обусловлена его желанием не допустить болезненного несоответствия своих собственных ценностных представлений чужим. Так желание доказывать свою правоту – это желание избежать боли от чьих-то посягательств на нашу собственную картину Мира. Этим объясняется, например, негативная реакция людей, живущих с определённым дресс-кодом, на вид мужчины, надевающего носки под сандалии; и реакция старовера на крещение тремя перстами; и инквизитора – на провозглашение Гелиоцентричной системы; и приверженца левых политических взглядов – на приверженца правых или центристских, и наоборот. Также и упорное нежелание признавать свою ошибку, свою неправоту в споре проистекает из страха выставить на обозрение собственную интеллектуальную несостоятельность, что означало бы потерю социального веса и автоматическое подчинение власти оппонента, а это больно.

Может быть, именно подобного рода причины, а не тяжкая болезнь, запретили Ницше усомниться в том, что «кроме Воли к Власти нет […] никакой другой

силы»? Конечно, бездоказательно подозревать великого мыслителя – это предел бестактности. Но как знать? Философия – вещь мутная; позволяет стоять на своём бесконечно долго. Как говорил о непролазной запутанности, например, гегелевских текстов Бертран Рассел в той же «Мудрости Запада»: «Утешения, доставляемого встречающимися изредка блестящими метафорами, недостаточно, чтобы компенсировать общую неясность». Впрочем, не будем отвлекаться.

Человек всегда и в различных формах посягает на какую-либо власть или её усиление. Чем, к примеру, объясняется непреоборимое желание литераторов,

поэтов (в целом – Художников) поделиться плодом своего творчества. Им необходима восхищённая, подчинённая публика, что хорошо видно хотя бы в повсеместном употреблении поэтами одного трюка – усиления концовки стихотворения каким-нибудь алогизмом или ярким тропом, способным вызвать читательское «вау!». Ради этого «вау!», а не только для крепежа текста, трюк и употребляется. Он – важный маркетинговый инструмент, потому что наслаждение, получаемое поэтом от написания стихотворения, является лишь прелюдией к наслаждению от его «продажи», от его обмена на власть. И не дай нам бог при «покупке» высказаться о произведении резко критически! Этим можно накликать большое горе – вызвать не только болезненную обиду, а и жажду мести, могущую выйти боком для всего человечества. Есть версия, что антисемитизм Гитлера был не только следствием исторической традиции,  но и реакцией на негативное мнение о живописных работах юного Адольфа, высказанное преподавателем-евреем. Градиент Боли сработал безотказно, и средством компенсации мучений несостоявшегося художника стал Холокост.

Признаться, выбор нами людей искусства для демонстрации скрытого стремления к власти несправедлив. Такое поведение присуще в разной степени всем. Все, стараясь в чём-то доминировать, чем-то «приторговывают». Кто – обаянием, кто – навыком, кто – умом, кто – привлекательной расцветкой. Это повсеместный и обязательный меновой рынок. Иной блогер или обитатель социальной сети, уж не говоря о журналистах, – неотлучно у прилавка, и сутками вещают миру о наболевшем, имея целью не столько донести информацию, сколько красиво прозвучать и получить свою порцию «возвышения над толпой». Убедительно объясниться, быть услышанным значит в той или иной мере подчинить собеседника своей власти.

Стремление подчинять всегда является реакцией на боль. Вот ещё одна

тому иллюстрация. Какая-нибудь мама или бабушка вдохновенно рассказывает

кому-то о своих чудесных детях или внуках. Это не сознательное желание причинить рассказами радость собеседнику, а неосознанное желание преумножить собственную радость. Выражается это во властном навязывании другому человеку своей комфортной чувственной среды, в подчинении его своим настройкам получения удовольствия. И хорошо, если настройки совпадают. Тогда посторонний человек не так мучается, будучи вынужденным выслушивать истории о талантах и достоинствах чьих-то чад. Когда же мы сознательно хотим доставить кому-то радость, то это тоже неосознанное желание доставить радость себе: мы имеем удовольствие от кем-то получаемого удовольствия. А можно получать удовольствие и от причинения

кому-то мучений. Механизм процесса абсолютно тот же. Тот же он и в нашем желании делиться своими бедами и проблемами. Недаром «у кого что болит, тот о том и говорит». Под «болит» в этой поговорке подразумевается, конечно,  любое доминирующее состояние. Но выбрана всё-таки боль как самый ёмкий носитель значений. Народная мудрость явно что-то знала задолго до изобретения терминов «Воля к Власти» и «Градиент Боли».

Все без исключения властные формы – это лайт-версии садизма. Ко времени получения власти (пусть самой незначительной власти вахтёра или лидера подростковой компании) человек уже достаточно социализирован и имеет опыт дискомфорта (а зачастую – сильной боли) от нахождения под чьей-то властью (родительской, например); также человек имеет опыт удовольствия от обладания властью (например, над кем-то более слабым). В таком положении уже очевидна зависимость получаемых ощущений от исполняемой реципиентом роли. И власть видится, как

действенный вариант обмена неприятного на приятное способом причинения

кому-то боли.

Властью продиктована и любовь человека к животным, особенно собакам. Имея от них максимум согласия при минимуме возражений, мы обладаем идеальной властью, почти не требующей усилий и служащей нам неиссякаемым источником удовольствия. С кошками – существами независимыми – немного сложнее, но сути оно не меняет: нам нравится находиться под их властью, потому что она безболезненна, она контролируема нами и не превышает нашей власти над животным.

К чужим кошкам и собакам (хомячкам, попугайчикам…) мы испытываем, максимум, сильную симпатию, возникающую на ассоциациях, но никак не любовь. Нет той власти, и значит – того удовольствия от неё.

Формой стремления к власти является и доминирование в сексе. Это хорошо видно на непроизвольном распределении ролей активного и пассивного партнёрства, где явно (особенно во время раскрепощающей «моральной анестезии»

оргазма) читается гипертрофия действий и реализация «грязных» фантазий.

Шлепки, укусы, оскорбления, царапание, сила фрикций, крепкие объятия, властные гримасы и позы, использование мата и т.п. – это различные варианты унижения, причинения боли, достижения удовольствия через обладание властью. Либо через подчинение ей. Но второй случай не опровергает всю систему, так как у пассивного сексуального партнёра стремление к Власти просто вытеснено в другие области жизни, в которых обязательно наличествует нечто (и/или некто), дающее ощутить хотя бы малую толику власти. Даже раскрытый в непогоду зонтик есть проявление непокорства дискомфорту, констатация власти над ситуацией. Все люди в разной мере имеют собственную фрустрацию, лишены возможности чем-то обладать, над чем-то властвовать. И это болезненное чувство лежит в основе стратегии и тактики их поведения.

Представленных размышлений хватило бы для закрытия темы, если бы не утверждение Ницше, что «только инстинкт является её [Воли к Власти] аутентичным выражением» и «только непосредственно в инстинкте находит своё проявление

Воля к Власти как принцип всего существующего». Безаппеляционность суждений Ницше требовала от него поставить не просто точку, а жирную, окончательную точку – наделить своё детище субстанциальностью. Но знать о Карле Поппере и его принципе фальсифицируемости Ницше, конечно, ещё не мог, поэтому и обратился к естественным наукам как источнику фактов, представлявшихся неопровержимыми. Это, видимо, была вторая победа филолога над философом. Победитель доверился словам, где отыскал самое подходящее – инстинкт. И получилось нечто странное, нечто очень филологическое: зыбкая, изменчивая идея покоится на несуществующем фундаменте, который, кстати, не появился до сей поры, ведь применительно к человеку использование термина «инстинкт» считается сегодня весьма спорным, а то и вовсе отвергается. Даже если довериться расхожему определению инстинкта как «сложного скоординированного набора реакций», то всё равно болевая схема никуда не девается: Градиент Боли по отношению к инстинктам первичен. Наверное, всерьёз можно говорить только об «Основном инстинкте» и лишь как о красивом голливудском кино про Шэрон Стоун на Майкле Дугласе.

Завершит поиск факторов, определяющих поведение человека, пара слов об эпигенетических эффектах, которых мы касались чуть выше, цитируя Сапольского. Они влияют на поведение не напрямую, что можно увидеть на примере точечных мутаций нуклеотидов при кодировке аминокислот, когда появляется новый белок. Это приводит к нарушению функции, допустим, какого-то нейромедиатора; далее –

к развитию какой-либо болезни; и в результате – к изменению наших ощущений. Ощущений! Долгий причинный путь, приводящий сначала к боли, а уж после – к поведению. И теперь у нас достаточно оснований, чтобы сделать второе допущение: Градиент Боли – единственный прямой стимул, определяющий поведение Человека.

***

На личностном уровне и уровне межличностных отношений могущество Градиента не заканчивается. Мы считаем, что он также объясняет феномен саморазвития любых социальных систем (возможно, что и гораздо эффективней, чем Диалектика и Синергетика, ибо по правилу бритвы Оккама применяет более простой подход). В отличие от Диалектики, Градиент лишён её уязвимости в части единства и борьбы противоположностей, поскольку не допускает ни самой борьбы, ни

конфликтующих сторон. А эволюционное движение обеспечивается там линейно – энергией сжатия Градиента Боли. В случае же с Синергетикой Градиент есть её суть, поскольку в Синергетике достижение открытыми системами точек бифуркации (моментов неравновесных состояний) с последующим выбором этими системами сценария своего развития – это процессы, которые можно рассматривать как продиктованные Градиентом Боли. И дальнейшее появление устойчивых структур в уже

изменённой системе, и само поведение этих структур тоже обеспечивается функцией Градиента Боли. Говоря проще, поведение всякой системы определяется её стремлением достичь комфортного для себя состояния, стремлением избежать боли. К тому же, Синергетика, настаивая на том, что любая реальность может изменить тип своего бытия, не объясняет, за счёт чего изменение происходит, а Градиент

отвечает и на этот вопрос.

С момента появления необходимости регулировать и прогнозировать общественные отношения Человек постоянно пытался обзавестись для этого какой-то внятной методологией. Огюст Конт, родной папа социологии, использовал в 19-м веке законы физики, и даже назвал своё изобретение Социальной физикой. Но не очень получалось наделить изучаемые явления физическими свойствами.

Пробовали применять Клиологию Айзека Азимова и выросшую следом Клиодинамику. Правда, Сергей Капица – один из её основоположников – так прокомментировал этот метод прогнозирования: «Можно говорить лишь о мягком моделировании». Демон Лапласа улыбнулся бы в ответ.

Вносит свой вклад и этология. Так, иллюстрируя надвигающуюся на нашу цивилизацию катастрофу, этолог Джон Кэлхун показал результаты своего многолетнего эксперимента «Вселенная-25». Там популяция крыс, обретши райские условия жизни, перестала размножаться и погибла. Критики эксперимента, разнеся его научную чистоту в труху, не стали добивать автора, считающего, что обнаруженные им социальные эффекты гарантированно проявятся и в человеческом обществе. Вместо критиков добьём мы, указав на то, что крысы не занимаются этикой. Они – крысы, и не в состоянии озаботиться цивилизационными перспективами своей популяции. Кэлхун не к месту употребил достижения своей науки.

Есть ещё и Социобиология, вооружившаяся комплексом, состоящим из Теории Игр, генетики, эпигенетики, нейрофизиологии, микробиологии и приматологии. И эта междисциплинарная наука, ставшая таковой по причине необходимости расширения поля обзора, усиленно нынче эксплуатируется. А так ли было целесообразно её рождение и применение, если сами её инструменты находятся в состоянии становления? Возможно ли получить удовлетворительный разрез, если нож во время использования продолжать затачивать, а кусок разрезаемого мяса – вовсе не мясо, а булыжник? Эпистемологически междисциплинарность оправдана, естественна и неизбежна, но где критерии достаточности её сегодняшних производных в исследовании и прогнозировании поведения человека в социуме? Как можно пренебречь здесь, например, метеорологией? Можно сколь угодно глубоко просчитывать намерения преступника, а случится непогода, накрыв его меланхолией или просто боязнью промокнуть, и запланированное преступление не состоится даже на фоне полной мобилизации остальных факторов. Не пытается ли Социобиология набрать

телефонный номер, зная лишь несколько цифр из него?

Самыми пока востребованными орудиями исследования социума остаются традиционные История и Социология. Однако, на каждом историческом перекрёстке, рядом с указателем «Учите Историю – не повторяйте ошибок!» мы видим ещё два: «История повторяется!» и «История ничему не учит!» Если не относить этот монументальный триптих к образцам коллективного стёба предыдущих поколений, то следует единственный вывод: историческая наука где-то сильно не дорабатывает.

И дело не в том, что мы плохо научаемся. Напротив, мы зубрим, мы точно знаем по каким законам все империи обречены на разрушение. Кем писаны те законы –

понятно. А кем продиктованы? Наука, кивая на горы наблюдаемых фактов, молчит. Она, призванная дать человечеству инструмент совершенствования личности и общества, на деле является созерцательным актом осмысления Настоящего и вольной художественной трактовкой Прошлого. Но при этом смыслов, правил и законов успевает родиться множество. И когда в очередной раз в нашей посудной лавке-ойкумене начинает шевелиться «слон», историки и социологи восходят на трибуну: «А вот мы же вам говорили, что так и будет! Почему не слушали?» А чего слушать, коль всё равно так и будет? Вы ответьте, отчего оно так постоянно случается, что человечество упорно отвергает рекомендуемый вами арсенал противодействия слону? История как наука не даёт ответа. И будет благоразумней выкинуть из обращения эфемерные «круги истории» с «историческим маятником»; они не в состоянии обнаружить геометрически незыблемую закономерность, которой, к тому же, нет. История не может повторяться, потому что каждая её итерация похожа на предыдущую лишь общими чертами. А «дьявол – в деталях», каковые быстрее и проще отслеживаются Градиентом Боли.

В любых социальных образованиях любого уровня мы видим одни и те же (что и в биологической единице – человеке) способы приёма и обработки информации; тот же механизм запуска ответных реакций; те же методы стимуляции и подавления. Простая иллюстрация – «Своя рубаха ближе к телу»: только что мутузившие друг друга соседи по дому идут плечо к плечу, если мордобой подразумевает масштаб улицы. Такой же подход – в масштабах деревни, города, страны, расы. А корпоративная этика? А сообщества футбольных и прочих фанатов? А конфессиональные братства? А «Отечество превыше всего!»? На всех этажах коммуникаций предпочтение отдаётся таким решениям, которые обеспечивают максимально возможный в данной ситуации комфорт всем задействованным участникам системы. Чем не

гомеостаз, только – социальный? И разве не Градиент Боли тому виной?

Не Градиент ли Боли объясняет непрекращающийся поиск Человеком улучшения качества жизни? Мы же сегодня ужасаемся дикости законов Хаммурапи, бывших за пару тысяч лет до нашей эры чудом правопорядка? А ужаснувшись, можем легко представить такую же реакцию своих потомков, но рыдающих уже над чудесами нашего теперешнего Права. Градиент Боли, постоянно сжимаясь, гонит социальную систему совершенствоваться. Искоренив полностью уличную преступность, мы будем считать брошенный на тротуар окурок тягчайшим преступлением.

И тяжесть его покажется ничуть не меньше веса убийства в предшествующей системе ценностей. И так будет на всём пути совершенствования общества и государственного устройства, ибо избавиться от боли невозможно.

Конечно, для задействования метода, основанного на принципе работы Градиента Боли, нужно изобрести сам инструмент, какой-нибудь Алгоанализ, но практической пользы не будет и от него. Радости ни Синергетика, ни Клиология, ни Алгоанализ, ни что угодно другое человечеству не принесёт. Усилия по улучшению себя и среды нашего обитания – это безрезультатное скольжение во времени, ибо всякое новое (улучшенное) качество, лишь только появившись, моментально начинает приобретать свойства замещённого своего предшественника, и вызывает нестерпимое неприятие. Любой способ достичь удовлетворительного покоя посредством выявления и исполнения социальных законов ожидает лишь временный успех и вечная прогрессия. «История человека, а равно и целого народа, – говорил лексикограф Пьер Буаст, – заключается в словах: бесплодные поиски счастья»

Но мы сейчас – не о перспективах мирового социума. Нашей целью было на его примере показать: Градиент Боли – единственный стимул жизни всех саморазвивающихся систем. И это будет нашим третьим допущением, которое тут же рождает тревожный, на первый взгляд, вопрос. Если Эволюция Жизни – контекстная часть Бытия, и если её считать саморазвивающейся системой, и если развитие обусловлено Градиентом Боли, то будет ли логичным предположить, что тот же Градиент обусловливает все физические взаимодействия Вселенной?

***

Этот вопрос, несмотря на его логичность, кажется чистой крамолой. Так происходит во многом потому, что мировоззренчески мы ещё не готовы соотнести ощущение боли с небелковой системой. Слово «боль» имеет устойчивые коннотации, связанные с живыми организмами, и этого хватает, чтобы причислить речевой оборот «сердце – не камень» к причинам запрета камню ощущать боль. Назвали бы мы Градиент Боли по-другому, и стань новый термин общеприменимым, исчезло бы и наше рефлекторное недовольство болью. Всё равно когда-нибудь деление Природы на живую и мёртвую станет грустной архаикой, не сгодившись даже в виде провианта для поэтов и беллетристов. Нужно лишь дождаться результатов научного прогресса и их воплощения в инженерных произведениях. Тогда и барон Мюнхгаузен перестанет быть олицетворением вранья, а заслуженно назовётся талантливым философом, предсказавшим реалистичность произрастания вишнёвого дерева на голове оленя.

Понятно, что увидеть Градиент Боли воочию пока не получится. Нет ни его сущностного определения, ни, разумеется, математической модели. Но обосновать присутствие Градиента вне белковой системы просто. Для этого снова обратимся к философии Сознания и вспомним, что мы условились считать все Квалиа (чувственные переживания) переживанием боли различной интенсивности. Вспомним также, что в сознании все Квалиа проявляются только как сумма болевых ощущений, как целостное субъективное переживание боли. Теперь наша задача сильно упрощается. Чтобы показать ощущение боли песчинкой или стулом (материей), нам нужно показать наличие у песчинки или стула хотя бы зачатков сознания, какого-нибудь протосознания, или – согласно холистическому подходу – упрощённой формы сознания. Идея о том, что присущая Человеку ментальность присуща Вселенной, живёт со времён аристотелевской «Метафизики» и Гиппократа, говорившего: «человек един с окружающим миром». И в пантеизме Спинозы, отождествляющем Бога с Природой, мы слышим нечто созвучное. И гегелевская Абсолютная Идея сама мыслит. И в концепции Дао присутствует «смысл, обладающий самостью». И у Шопенгауэра все события находятся не только в причинной, но и в смысловой связи. И панпсихизм Альфреда Уайтхеда настаивает на том, что «простейшие события, из которых состоит мир, отчасти носят ментальный характер».

В первой половине прошлого века Карл Густав Юнг, благодаря переписке с теоретиком квантовой механики Вольфгангом Паули, публикует свою работу «Синхроничность». Там он называет Пространство и Время «постулатами осознающего разума» и предполагает наличие в природе самосуществующих смыслов, которые одномоментно находятся, как в психике человека, так и во внешнем Мире, не являясь продуктом психики. Паули называл это «психофизической действительностью единения», а Юнг – «единым Миром». Ими даже была издана «Интерпретация природы и психики» – совместная статья, в которой проводилась мысль о том, что любой предмет имеет психические свойства. Спустя более, чем полвека, о возможной тотальной распространённости Сознания в Природе, говорит и Джулио Тонони в Теории Интегрированной Информации.

Вселенная осознаёт себя в каждом своём проявлении. И нас пока не интересует, как она это делает. Важен сам факт: вся её материя (вещества, поля и прочее) имеет свойства психики, и так как всякий процесс осознания – это, согласно нашим допущениям, переживание степени боли, то и материя (разом с той её частью, что образовывает стул и песчинку) должна испытывать боль. Следовательно, реагирование Вселенной на болевые ощущения можно представить в действиях по избавлению себя от боли – представить беспрерывным процессом обретения Вселенной комфортных для себя состояний. И кто знает, не геометрией ли Градиента Боли окажется та геометрия, что опишет, наконец, одним языком все взаимодействия во Вселенной? А пока этого не произошло, ограничимся допущением четвёртым: все преобразования энергии и материи Вселенной обусловлены Болевым Градиентом.

***

Наука всё больше и больше понимает, почему Природа работает так, как работает, но продолжает не понимать – зачем. Этот вопрос маргинализирован во многом по экономическим причинам: естествознание «обязывают» демонстрировать прикладную значимость, а не отвлечённое теоретизирование. Однако необходимость коррекции вектора познания довлела над наукой всегда, являя прямую зависимость «почему?» от «зачем?». Так в середине прошлого века астрофизик Николай Козырев в «Астрономическом доказательстве реальности четырехмерной геометрии Минковского» писал: «…кроме основного вопроса познания «почему?» становится законным и вопрос «для чего?»

Когда-то этим занималась телеология. Но она стала сегодня лишь частью эвристики, так и не выявив точного соотношения между предметами своих интересов – целеполаганиями Бога и Человека. К сожалению, некоторые из существующих актуальных теорий вообще не интересуются вопросом «зачем?», не видя в Бытие смысла. Некоторые (такие, как Эмерджентная Эволюция) считают, что смысл обретается системой по ходу её становления; что сам процесс эволюции и является той творческой силой, которая даёт появляться новым формам жизни. Иллюстрация: самообучение нейронной сети, или фраза Бродского «Начиная стихотворение, никогда не знаешь, чем оно закончится». Слова, напитываясь друг от друга образами, выстраиваются в мысль, которая доселе не была у поэта предметом рассмотрения, но определила смысл всего произведения. На эмерджентности построено много

онтологических моделей: идеалистических и материалистических; и таких, что «признают бога конечным философским объяснением, дополняющим научную

интерпретацию». Однако зачем возникают новые, усложняющиеся качества продуктов эволюции никто из разработчиков не говорит. Вопрос оставлен ими на откуп «непознаваемых сил» и, видимо, таких же непознаваемых целей.

Пытался что-то прояснить и «Энергоэволюционизм» Михаила Веллера. Вкратце, это художественная драма о том, что быстро эволюционирующее человечество, переработав все запасы энергии нынешней Вселенной, обречено физическими законами взорвать её, давая, тем самым, родиться следующей. Но, отведя человеку столь величественную роль, Энергоэволюционизм опирается всё-таки на Теорию Большого Взрыва, которая легко обходится вообще без помощи людей в трактовке смерти Вселенной? Поэтому, даже приняв железную логику Веллера, мы не примем сделанных им заключений. Ибо, по признанию самой науки Логики, она лишь проверяет правильность рассуждений, но никак не правильность вывода.

Попробуем же сформулировать наше собственное представление о цели пребывания Человека в Мире. Для этого сперва определим задачу Эволюции биологической жизни, поскольку без понимания того, что именно хочет построить Природа в лице Человека нельзя понять с какой целью она строит. Что имелось в виду под созданием условий возникновения Жизни и её развитием? Рассматривать этот

вопрос удобнее всего с самой высокой на сегодня колокольни – точки зрения квантовой механики, открывающей роскошные виды. Здесь и «пилотные волны» Дэвида Бома, управляющие движением элементарных частиц; и «параллельные вселенные», предложенные Хью Эвереттом; и квантовый «естественный отбор» Войцеха Зурека; и «квазиклассические домены» Джеймса Хартла; и множество других гипотез и теорий, интерпретирующих квантовые эффекты. Но разные взгляды физиков объединяет одно – прямая или опосредованная зависимость наблюдаемых процессов от сознания наблюдателя. А «антропный принцип участия» Джона Уилера так вообще показывает, что наблюдатели необходимы для обретения Вселенной бытия. То есть без разумного наблюдателя (без чьей-то способности осознавать) Вселенная не может стать реальной. Мало того, наблюдатель потенциально способен «строить» Вселенную по собственным планам. Так уже упомянутый нами доктор Сипаров в «Психологических аспектах естествознания» говорит о пути познания, ведущем к построению иной реальности: «…с этой целью необходимо во-первых создать иную систему аксиом […], а во-вторых, так преобразовать формальный [математический] аппарат, чтобы получить возможность описывать заранее заданные свойства». Есть теории, противящиеся этому и отвергающие антропный принцип, но и они не отказывают Сознанию в присутствии во Вселенной. С этих позиций ответ на вопрос о

задаче Эволюции может быть таким: она строит мозг человека – инструмент, способный изменять Бытие посредством сознания.

Эволюция настойчиво шла и идёт именно к такому результату, о чём свидетельствует всё её течение, приведшее к антропогенезу. Вот лишь два примечательных факта. Первый давно известен: гены человека и шимпанзе совпадают почти на 99 %, а оставшаяся единица почти целиком посвящена обонянию. И нервные системы, по сути, одинаковы. Различие лишь в том, что нейронов у человека втрое больше. Такая разница обеспечена тремя дополнительными циклами деления генов в процессе строительства мозга на эмбриональном этапе. И это стало возможным только у человека! Второй факт – результат недавних открытий в генетике и антропологии – показывает, что поздние сапиенсы опередили в развитии всех других, в основном благодаря не культурным, а биологическим причинам. Общепринятым в науке является мнение о том, что важнейшим элементом эволюции человека было относительно резкое (несколько сотен тысяч лет) увеличение размеров и сложности мозга. И характер, и последовательность изменений формы мозга у сапиенсов (по данным Института антропологии Общества Макса Планка) «не согласуются с предположением о том, что эти изменения были побочным результатом перестроек других частей черепа…»; «…изменение формы мозга и ускоренное формирование нейронных связей особенно на ранних этапах глобуляризации (округления черепа), происходили не потому, что перекраивались другие части головы, а потому, что сам мозг подвергался реорганизации»! В упрощённом виде, не искажающем общую

динамику, увеличение объёма мозга представителей рода homo выглядит так: Homo habilis – 650 см³; Homo erectus – 1100 см³; Homo ergaster – 1250 см³; Homo heidelbergensis – 1400 см³;  Homo neanderthalensis – 1740 см³; Homo sapiens – 1850 см³.

Нас не должен смущать диссонанс между трепетным отношением Эволюции к своему творению и тем, что человечеству приходится претерпевать столько бед, да и просто знать о скоротечности и без того тяжкой жизни. Наша цивилизационная возня (со всеми её наростами приобретённых знаний, этических ценностей, культурного и научного наследия), а также вся ноосфера нужны Эволюции лишь в качестве формирующей среды для главного – строительства человеческого мозга, его совершенствования и сохранения. А мы являемся как бы горшками, в которых произрастает драгоценное растение – наш мозг; вернее – единый мыслящий комплекс, образованный из множества таких же, но индивидуальных комплексов, упакованных в черепные коробки каждого человека. И наш коллективный разум обречён Градиентом Боли на вечное познание. Человечество – как тот символизирующий бесконечность и непрерывность бытия Уроборос: змея, заглотившая собственный хвост, и теперь терзающаяся болью одновременно и от голода, и от укуса. Ни поохотиться толком, ни стать добычей. Жизнь в неволе и под надзором боли, но зато вечная!

Информационные высоты, достигнутые человечеством за тысячи лет и

заполнившие кладовые его опыта, могут быть без сожаления утрачены, ибо мозг

новой, улучшенной формации проделает тот же путь многократно быстрее, качественнее и пойдёт дальше по пути познания и трансформации Мира. Для Эволюции наша способность познавать важнее самого познания. Гибель цивилизаций (не тех, что из ряда локальных, как у Шпенглера и Данилевского, а в контексте этапов эволюции всего человечества) – это лишь гибель опыта, но каждая последующая цивилизация, начиная с «нуля», будет иметь единственно важное наследие предков – мозг, снабжённый усовершенствованным умением познавать.

Потому-то человек и смертен, что усложнять его мозг Эволюция может только из поколения в поколение. Это даёт проводить генную коррекцию и получать нужные результаты во всех формах Отбора. Миллиарды лет кропотливого труда. Сперва – простейшие химические элементы; затем – сложные их соединения; затем – простейшие формы жизни; затем – фейерверк видового разнообразия; затем –человекообразные; и, наконец, то самое, из-за чего, собственно, всё веселье –

человек, создание мозга высшей организации и его дальнейшее усложнение.

На этом основании мы берём на себя смелость сделать пятое допущение: задача Эволюции – в конструировании мозга человека как инструмента познания Вселенной. И нам остаётся установить последнее – эволюционную цель, что будет означать раскрытие смысла Бытия и завершение всего нашего предприятия.

***

Такой скорый выход к финишу может показаться преждевременным. Ведь, несмотря на то, что эволюционный замысел вроде бы убедительно гарантирует нам безопасную жизнь, сама Эволюция не выглядит защищённой от всех угроз. Мир кажется неоправданно хрупким: то что-нибудь тяжёлое космическое норовит вмешаться; то мы сами совершаем действия, которые иначе, как самоубийственными не назовёшь. Плотность и скорость прогресса человечества создаёт проблемы столь серьёзные, что мы видим в них реальную и почти непреоборимую опасность. Так уместно ли задумываться над смыслом Бытия, когда он в любое мгновение может быть опровергнут фактом прекращения Эволюции и смертью самого главного, как мы утверждаем, своего детища – коллективного сознания человечества, ведь и мы, и Земля, и наш Млечный путь денно и нощно находимся во власти случая? И такому аргументу трудно возражать.

Но, если оглянуться на четырнадцать миллиардов лет вполне для нас удовлетворительного развития жизни Вселенной, то достаточно ли обоснованы наши страхи, и так ли точен смысл термина «случайность»? С одной стороны, мы восхищаемся идеальной гармонией природы; а с другой – пеняем ей на разгильдяйство и неряшливость в работе? Лепит всё якобы спустя рукава. Природные катаклизмы, нестабильность, случайные мутации, а взглянуть на людей, так оторопь берёт: ни единого одинакового отпечатка пальца; и сами мы какие-то разные, по большей

части неловко скроенные, хрупкие и болезненные.

Нет, рисковать собой, давая порулить случаю, было бы с позиций Эволюции трюкачеством, так как «случайными» названы явления и события, лишь кажущиеся таковыми. Здесь нас могут обвинить в приверженности механистической интерпретации случайности. Но ни гегелевская, ни термодинамическая, ни квантово-механическая, никакая другая интерпретация не объясняют механизм случайности. Максимум, они называют её необходимым для эволюции «началом», как это делает Теория Хаоса. Однако если отследить произвольно взятый путь к точке, например, случайного ветвления в антропогенезе, то мы не обнаруживаем никакой точки:

обезьяны выходят из африканских лесов в саванну и приобретают прямохождение. Налицо лишь очень долгое, плавное действо – цепь превращений, а не точечная случайность, которую можно было бы идентифицировать именно в таком качестве. И зарождение жизни – не случайность, а точно такой же длительный процесс, начало которого нельзя отнести к чётко определённому событию.

В конце прошлого века офицер ПВО Петров, находясь на боевом дежурстве, сумел распознать ошибку систем оповещения и этим предотвратил угрозу ядерной войны. Предотвратил, по сути, гибель Планеты. Этот факт приводят, как иллюстрацию необходимости предотвращать случайность. А что если назначить спасителем человечества не Петрова, а муху, передумавшую садиться ему на нос и давшую подполковнику спокойно сделать свою работу? А может, герой – это тот, кто забыл

закрыть форточку, открыв мухе дорогу к подвигу? Да, Теория Вероятности на каких-то количественных уровнях прекрасно работает и даже доказывает, что казино всегда выигрывает. И знаменитый «метод Монте Карло», отслеживая стохастические явления, позволяет математикам находить некоторые закономерности, предсказывать сложные процессы, строить нейронные сети и генетические алгоритмы. Но случайность-то не знает об этом, она имеет достаточный вероятностный запас, чтобы проявиться или не проявиться в избранное ею самой время, сколько бы рубежей контроля мы ни ставили, и сколько бы мух ни вилось вокруг Петрова. Все наши построения – от простой механики до квантовой – опираются на приблизительный расчёт, на допуски, припуски, люфты, флуктуации, спины и странные аттракторы.

В наших действиях и произведённых нами вещах нет никакой точности. Она условна. Так, может быть, никакой точности и не существует, и Природа построена на

совершенно других организационных принципах? И, может, следует уточнить термины «порядок», «случайность» и «хаос» применительно к реальным (а не математическим) событиям? А то ведь получается странная картина: движение молекул в газе называют стохастическим, а распределяются они в заданном объёме на удивление упорядоченно, образуя равномерное давлением во всём пространстве.

Почему никто не опасается случайностей, которые не грозят трагедией напрямую? Они ведь тоже должны бы лежать в череде случайностей, ведущих к той самой – роковой, а значит все они роковые. Что, человечество непрерывно находится во власти случая? И мы в таких условиях всерьёз занимаемся профилактикой, не понимая, что конкретно в профилактике нуждается.

Вероятность нельзя исключить полностью, а попытки её уменьшения оборачиваются лишь утешающим психологическим эффектом. И, наверное, случаи – это не случаи, а всё-таки события эволюционной логики. И Природа прекрасно знает, что делает. Коэффициент её полезного действия стопроцентный. Она не понимает что такое «недоработка» или «работа с запасом, на всякий пожарный». Она делает ровно столько, сколько необходимо для движения атомов в мухе, чтоб та «передумала» и Петров отработал на «отлично». И вот результат: Земля по-прежнему вертится (до поры, конечно, ибо Солнцу осталось светить всего несколько сотен миллионов лет, но это тоже часть эволюционной программы, и мы за это время найдём себе новую локацию)!

Когда какой-нибудь каббалист или медиум предлагает нам метод изменения нашей судьбы, он имеет в виду возможность намеренно изменять предначертанное. То есть лишает предначертанное главного качества – неуязвимости перед случаем. Мы не возьмёмся судить о том, допускают ли бизнес-модели эзотериков использование лжи, но здравое рассуждение подсказывает нам, что некое слагаемое некоей программы не снабжено умением самовольно эту программу менять. А если и снабжено, то любое изменение будет эмерджентным и подразумеваемым самой программой. Это значит, что за «смену Судьбы» выдаётся сама Судьба. Иначе как мы узнаем, что она изменилась, если не можем проверить то, какой она должна была быть по первоначальной задумке?

Человек, не умея противостоять случаю, берётся влиять на него постфактум. Так разгоняется миф о глобальном потеплении. И его адепты, говоря об антропогенных причинах изменения климата, не берут почему-то в расчёт ни прочие факторы, ни мнение оппозиции о том, что потепления с ледниковыми периодами случались на планете неоднократно и гораздо раньше появления сегодняшних вредоносных технологий. Причём всегда биологическая жизнь находила способы адаптироваться. Не менее адаптивна она и сегодня. Мы сейчас дышим воздухом, состав которого был бы вполне пригоден в качестве яда для живности, например, в триаский период мезозойской эры. Каждое действие Эволюции, включая совершённое человеком, предопределено, наполнено смыслом и должно пониматься как системное в ряду равновеликих. И мухи, и Петровы будут появляться в момент, кажущийся нам самым ответственным, и «спасать планету».

Нейронная сеть «Альфа Зеро», недавно размазавшая по шахматной доске сильнейшую в мире программу «Сток Фиш» – это тоже не причина обсуждать угрозу человечеству по поводу возможного случайного выхода искусственного разума из-под контроля, и не причина доверяться мрачным прогнозам на этот счёт Стивена Хокинга. Это всего лишь ещё один шаг Эволюции, которая не допускает случайностей! А создание искусственного мозга, равного уровню сложности хотя бы  нынешнего биологического – перспектива не столько отдалённая или невозможная, сколько целесообразная лишь для сегодняшнего этапа развития человечества. На технологических высотах будущего эта задача будет неактуальной. Там произойдёт слияние био- и техногенного разума, наш мозг станет продуктом смешения нескольких генезисов, а мы сами превратимся из скоропортящегося белкового примитива в синтетический примитив долгого хранения. Современные сапиенсы будут отличны от человека будущего, как сейчас отличны от первых владельцев митохондрий.

Мы даже не сможем похлопать ушами за их отсутствием, и развлекать себя будем чем-то вроде прямой стимуляции таламуса или того, что из него образуется к тому времени.

Также не следует в панике доверяться некоторым когнитивистам и демографам, тревожно сигналящим об интеллектуальной деградации человечества. Их обобщающие выводы, во-первых, сильно похожи на определение среднего балла волнения мирового океана. Во-вторых, Эволюция хоть и идёт, в целом, по возрастающей, но далеко не прямой, а по весьма извилистой и допускающей изменение скорости вплоть до обратной. И в-третьих, измерить уровень интеллекта невозможно, что подтверждено в числе прочих доказательств бесславным финалом практики IQ-тестирования. У нас есть серьёзные сомнения по поводу того, поможет ли тем учёным их интеллект выжить не в условиях университетского кампуса, а где-нибудь в амазонских джунглях. Тамошние аборигены, надо полагать, хорошо бы подзаработали на репетиторстве, причём не факт, что ученики обнаружили бы свои умственные таланты в совершенно другой парадигме принятия решений, поскольку умный – это зачастую всего лишь хорошо информированный, тогда как продуктивность работы мозга не находится в прямой зависимости от объёма содержащейся в нём информации. «Человек Дождя» подсчитывает количество рассыпавшихся зубочисток методом, которым не владеет простой смертный, не страдающий аутизмом. Так же иной нобелевский лауреат оказывается безоружным идиотом, попадая в гармонически новую среду. Вот пример: «Я не сомневаюсь, что, выбирай мы наших властителей на основании их читательского опыта,  а не основании их политических программ, на земле было бы меньше горя». Это цитата из нобелевской лекции Иосифа Бродского. О блестяще образованном военачальнике, ораторе, сочинителе стихов и музыки Иоанне Грозном поэт почему-то не упоминает. Как не упоминает о прочих многочисленных, без меры начитанных кровавых властителях. Мозг гения, одаривший нас массой виртуозных сочинений, оказался неспособным провести несложную аналитическую работу и построить простой силлогизм.

Коль скоро мы затронули прогнозирование перспектив человечества, отважимся уделить им чуть больше внимания, но в границах нашего нарратива, отрицающего случайность. Так внеземные цивилизации не угрожают нам ни рабством, ни истреблением (как пророчил тот же Хокинг). Если произойдёт наша встреча с братьями по разуму, то её результатом станет сотрудничество или другая форма взаимодействия, но исключительно в интересах Эволюции. Это, в известном смысле, не может не наполнять мужское население Земли оптимизмом, так как при наличии братьев несложно заподозрить и наличие сестёр. Хотя прилечь с представительницей иных миров будет технически сложно. «Кому и кобыла – невеста!» тут не прокатит, ибо иные формы жизни снабжены, скорее всего, иной физиологией и отличными от наших вселенскими функциями. Отличными к тому же настолько, что не смогут быть применимы в физических законах нашего мира, о чём, к слову, заявляет теория «Космологического естественного отбора» Ли Смолина, где появление

разумной жизни возможно только в тех местах Вселенной, в которых работают другие фундаментальные физические постоянные. А нам надолго ещё хватит своих

репродуктивных обязанностей и протоколов передачи генной информации.

Жизнь на Земле не прервётся, какие бы сомнения у нас ни возникали.

Сослагательным наклонением будем продолжать пользоваться только мы, но не Природа, у которой нет такой глагольной формы. И нам не стоит опасаться другого сценария, так как Эволюция – не строящаяся конструкция. Строится (или видится, или проявляется) она только в нашем сознании. Это программа, имеющая математически ясную ткань от начала до конца. И то, что мы подразумеваем под будущим, кажется таковым только для нас, оставаясь при этом уже существующей частью кода всей программы. Начало и конец вселенского маршрута каждой частицы – тайна лишь для Человека, не очень далеко ушедшего от счётных палочек и арифмометра в своём умении собирать, накапливать и обрабатывать информацию.

Для ещё большего успокоения и крепежа веры в разумное, неслучайное

поведение Эволюции приведём один красноречивый факт. Есть в нашей Галактике так называемые спиральные рукава. Это места, где идёт активное образование новых звёзд, и период обращения Солнечной системы вокруг ядра Галактики совпадает с периодом обращения этих рукавов. Поэтому Солнце проходит сквозь них гораздо реже остальных звёзд, а то бы жизнь на Земле могла прекратиться (или не начаться вовсе) от любой вспышки какой-нибудь новорождённой звёздочки. Но Эволюция продолжается. Нас поселили в таком месте Вселенной, где биологическая жизнь, как родилась, так и должна течь дальше. «Бог не играет в кости!», потому что придумал эту игру не для себя, а для забавы человечества пубертатного

возраста.

И последняя нота в нашем оптимистическом аккорде: если современная наука относит Эволюцию к «саморазвивающимся системам», то обратим внимание на предикат состояния в этом словосочетании – на «саморазвитие». Вторая его часть – развитие – определяющая. Так что «Будем жить!», как говорил один

киногерой.

Может показаться, что такой оптимизм спровоцирует нашу природную леность: коль гарантии жизни крепки, то не разрешение ли это всем нам расслабиться и ничего не делать? Не расслабимся. Понимание того, что ты тонешь не отменяет процесса утопления. Градиент Боли надёжно заботится о нашем тонусе, регулярно выгоняя человечество в тусовки и на плантации по интересам: к станкам, пюпитрам, мольбертам, своим и соседским супружеским ложам, компьютерам, штурвалам, прицелам, спортивным снарядам, школьным партам, кафедрам, трибунам и прочим слагаемым цивилизационного компоста, на котором взращивается мозг Человека – устройство, познающее Мироздание.

Вот теперь, избавившись от страха перед случайностью, мы, наконец, готовы ответить на последний, главный вопрос – «зачем?». Зачем Вселенной понадобился наш мозг и наше коллективное умение им пользоваться; зачем Вселенной

себя изменять, и если уж так нужно изменять, то почему именно таким способом?

***

Сразу же, исходя из первых пяти сделанных нами допущений, делаем

шестое – наша Вселенная осознаёт (чувствует) собственную боль. Не нам и не здесь браться за установление причин этой боли. Возможно, что она возникла в повиновение законам термодинамики, пророчащим тепловую смерть Мироздания, а такая экзистенциальная перспектива кого хочешь заставит испытывать неприятные переживания. Нас устроит любая версия, так как ни одна из них, будучи пока ещё в

ранге гипотезы, не навредит такой же гипотетичности нашей идеи.

Итак, осознание Вселенной собственной боли. Физическим и ментальным синонимом этого состояния могут быть только действия по выходу из него.

На эту роль идеально подходит увеличивающаяся энтропия (здесь мы предлагаем считать энтропию не мерой хаоса, а мерой некоего явления, не имеющего пока определённого толкования). Обоснованность этого предложения и саму драму

преодоления Мирозданием своей боли проиллюстрируем на примере «Конформной модели Вселенной» сэра Роджера Пенроуза.

Суть её в следующем. Вселенная циклична. Смерть одной Вселенной есть рождение другой через Большой Взрыв, момент которого не был взрывом в привычном понимании. Ибо, согласно второму началу термодинамики, говорящему о постоянном увеличении энтропии, момент взрыва обязан был быть не хаосом, а высокоорганизованной структурой. Это для самого взрыва звучит чистым оскорблением. Но оскорблением звучит и утверждение о бесконечном нарастании хаоса из точки максимального хаоса. Точно по рецепту Альфреда Хичкока: «Фильм ужасов должен начинаться с апокалипсиса, а дальше напряжение должно постоянно возрастать!» Так что же там было, на самом деле, если не грандиозное «Бум!»?

А был конформный переход! Конформная геометрия не видит разницы между Подобными Фигурами различных размеров. Большой и маленький равносторонние треугольники для конформной геометрии одинаково милы. Здесь, в отличие от обычной, метрической геометрии, не размерность важна, а форма. В отсутствие времени, как это и было до Большого Взрыва, метрическая геометрия перестаёт

работать. Поэтому, с точки зрения конформной геометрии, максимальная энтропия (смерть Вселенной) есть максимальная упорядоченность (исток рождения новой Вселенной). Материя, стремящаяся к бесконечному расширению, одномоментно

становится  стремящейся к бесконечному сжатию. Как описал этот переход сам сэр Роджер, «Вселенная просто забывает, что она большая»!

Так устроен и Градиент Боли. Как долго бы мы ни боролись с ним, какими бы способами ни толкали его индикатор в сторону наслаждения, он будет показывать боль и только боль. Её максимально высокие показатели, конформно уменьшаясь под воздействием наших анальгезирующих усилий, всегда будут оставаться максимальными относительно более низких показателей. До самого конца. До того мгновения, когда боль станет чистым наслаждением. Боль просто забудет, что она боль!

Подобно тому, как мы убегаем от боли единственным манером – осознавая её, что позволяет находить возможности её уменьшать, так и Вселенная, осознавая своё саморазрушение, ищет и находит способ уменьшения сопутствующей боли.

И способ этот – Человечество. А поскольку жизнь его есть беспрерывный информационный обмен, и поскольку «…всякое получение информации – материальный процесс, сопровождающийся возрастанием энтропии…», то мы имеем достаточно оснований сделать последнее, резюмирующее допущение: функция Человечества – это обеспечение сжатия Градиента Боли Вселенной посредством её информационного истощения. Мы считываем информацию, увеличивая энтропию. Считав всю, достигнем информационного «вакуума», или проще – достигнем точки абсолютного Ничто, точки отсутствия материи, при котором Вселенная перестанет существовать. Она обретёт состояние идеального наслаждения, которое в тот же момент конформно станет идеальной болью. Два противоположных качества, являясь сутью друг друга, дадут родиться новой Вселенной, кладя начало очередной её борьбе за избавление от страданий. Время запустится снова. И снова, по мере нарастания энтропии, будет нарастать боль и её осознание Вселенной; снова каждая частица, наделённая

сознанием, примется за сооружение Человека разумного, который снова начнёт ускорять общую энтропию. Скорость эта превысит все ныне существующие в физике ограничения и устремит Вселенную к своему очередному концу – полному исцелению от боли.

А мы покамест находимся в самом начале вселенского цикла. Мы только начинаем ускорение, хотя прямо сейчас можем наглядно представить его нынешний уровень и перспективы. От появления первого каменного орудия до изобретения первой системы счёта прошло около двух с половиной миллионов лет, но уже от первого механического счётного устройства Блеза Паскаля до первой вычислительной машины Конрада Цузе, работающей на двоичной логике, прошло каких-то

триста. А от первого обычного компьютера до первого квантового – всего семьдесят пять. Скорость грандиозная, и нет ещё метафор, чтоб описать её предстоящие величины. Остаётся лишь довериться ей и словам Пэнроуза: «Чем больше привыкаешь к безумной идее, тем менее безумной она становится!» Наш эстетствующий взгляд должен бы вдохновиться такой величественной картиной перспектив Человечества, такой почтенной ролью в жизни Вселенной!

Вообще, наше отдалённое будущее светло и радостно, хотя нам нынешним может показаться грустным и не оправдавшим надежд. Картинки футурологов и фантастов, рисующие, допустим, управление человеком функциями собственного организма, так и не станут реальностью, ибо руководить своим гомеостазом человек обучится, находясь уже в форме некоего образования, вид которого не поддаётся нынешнему нашему воображению. Стало быть, представить именно сапиенсов, осознанно регулирующих обменные процессы своего организма или отращивающих на себе усилием воли утраченную конечность, нельзя даже в долгосрочной перспективе. По этому поводу вспоминаются наивные картинки будущего в научно-популярных книжках и фильмах. В одном таком (производства ВВС) демонстрируется квантовое перемещение человека. И выглядит оно презабавно: объект перемещения заходит в футуристического вида лифт; затем исчезает под аккомпанемент таинственных звуков; и появляется уже в другом конце Вселенной через такую же дверь и под такое же шумовое сопровождение. Через дверь! Раздвижную дверь лифта! Квантовый переход через лифт, изобретённый за 200 лет до создания фильма! Оно, конечно, понятно, что иначе зритель не будет обласкан наглядностью, ничего не поймёт и не получит удовольствия от восторга. Но не в зрителе дело. Дело в том, что именно так и строятся стратегии многих инициатив многих областей знаний! Человек ставит себе цели на будущее (и различает само будущее) в контексте настоящего: победить старение, искоренить болезни, сохранить природу и прочее, и прочее. А это работает совсем не так! Мир меняется целостно. Вместе с технологиями меняются и нормы этики, и практические задачи, стоящие перед человеком, и инструменты их решения. Не всякий, даже хорошо образованный гражданин, может представить себе эту целостность. И мы слышим от него вопросы, вроде таких –

защищающих, например, религиозную картину мира: «Почему сейчас из обезьяны не получается человек?» Да потому, что это получается не по щелчку пальцами, а за миллионы лет. И, кстати, вполне возможно, что как раз сейчас это и происходит с какой-нибудь тупиковой эволюционной веткой какого-нибудь вида обезьян или – почему бы и нет? – моллюсков.

Наши слёзы об исчезающих видах животного и растительного мира, наши усилия по сохранению климата первозданным – это, скорее, ностальгия по более мокрой воде и более зелёной траве. Мы чаще противимся переменам, нежели приветствуем их, подозревая во всём новом возможный дискомфорт. Мы испытываем боль утраты чего-то привычного и боимся её усиления. И не хотим испытывать её в будущем (то есть не хотим, чтобы было больно нашим потомкам – тем, в чьём образе мы видим себя самих). Но с какого момента эволюции можно считать климат первозданным? И не следует ли скорбеть о птеродактилях, саблезубых тиграх или даже прокариотах так же горячо, как о некоторых видах флоры и фауны, делающихся редкими прямо сейчас? Разумеется, в этом не нужно усматривать призыв наплевательски относиться к Природе. Это всего лишь указание на чрезмерное допущение нами эмоций к пониманию тех процессов, где здравомыслие должно бы занимать более достойное место. Тогда не придётся досадовать на столь долгий перечень наших надежд, коим не суждено сбыться; тогда нас не будет терзать безнадёга от понимания того, что Общая Теория Поля, претендующая на подчинение всех физических взаимодействий одному Закону, не построится ни при нашей жизни, ни при жизни ещё многих поколений. Ибо, как мы выяснили, момент обнаружения этого

Закона станет моментом полного отсутствия информации, то есть системной смертью. Или смертью системы. Как угодно, но в таких обстоятельствах наша Вселенная перестанет быть материальной, станет Ничем, успев вкусить попутно идеальное наслаждение.

Вряд ли мы сегодня можем вообразить эту сцену более отчётливо, чем в форме неосязаемого паттерна. Но и этого ничтожного умения хватает, чтобы:

во-первых, разглядеть в Эволюции замысел и неотвратимость его реализации;

и во-вторых, представить себе удивление на лицах праотцов Нигилизма – от Якоби и Тургенева до Сартра и ставшего нашим добрым попутчиком Ницше. Ведь, согласитесь, трудно не сравнить с удовольствием найденное нами опровержение ницшеанского утверждения о том, что «нет больше ничего, к чему надо было бы стремиться», и что «все эти стремления совершенно тщетны»! Они не могут быть тщетными, потому что их никогда и не было. Под их именем скрывался Градиент Боли –

неустранимый стимул жизни и наших стараний постичь её смысл.

1. P. S.

На этом можно бы и закончить, не обращая внимания на появившийся привкус

недосказанности. Неужели в нашем личном активе осталась только обречённость на вечное бегство от боли, на неизбежную драку за своё удовольствие, будь оно хоть желанием убивать ближнего, хоть жертвовать ради его жизни своею собственной? Непонятно, чем достойно утешиться. Книга о поведенческой природе человека,

человеком же написанная и им же до форзацев изученная, не даёт удовлетворяющих рекомендаций. А то, что мы подклеили к ней пару страничек в виде этого эссе, лишь усугубляет дело. Но Градиент Боли не оценивает наше замешательство как неразрешимую проблему; он заставляет сопротивляться, искать решение и находить его если не в постоянной жажде знаний, то, как минимум, в ироничном взгляде на самих себя.

Георгий Рат

Израиль, Голанские Высоты

сентябрь 2019