Легкий, слегка угловатый, но при этом аккуратный почерк, выстраивающийся чернильным узором в слова, вырисовывал ряд предложений — именно так рождались шедевры, захватившие миллиарды душ. Так родилась чистая любовь «Новой Элоизы», так родился трактат «Эмиль, или о воспитании», который спустя время сыграл огромнейшую роль в развитии педагогики. Именно я стал надежной опорой для создания тракта «Об общественном договоре» — политического источника, разлившегося впоследствии многотысячной толпой под стенами Бастилии. Именно слова, слетевшие с уст моего хозяина, придавали сил миллиону голодных французов. «Свобода! Равенство! Братство!», — грохотали улицы Парижа. «Свобода! Равенство! Братство!», — эхом вторила столице вся Франция.
Я с горечью вспоминаю тот роковой день, когда хозяина не стало. Я помню внезапный грохот от падения, который заставил меня вздрогнуть, а после, будто боясь утратить опору, я крепче вцепился своим основанием в пол. Брызнула кровь. Багровая капля молниеносно очутилась на мне и слилась со мной воедино, застывши поверх моей кожи. Много слухов ходило впоследствии об этом происшествии: одни утверждали – убийство, вторые – смерть от недомогания, третьи были уверены, что гений самостоятельно положил конец своему существованию. И только я, молчаливый свидетель, все видел, все знаю, все помню. Этот день навеки застыл в моей памяти, стал с ней одним целым, въевшись в нее темно-красной отметиной.
После, я еще долгое время хранил в тайниках своей души запертое на ключ последнее творение гения. То творение, за которое издатели готовы были платить немалые деньги; то творение, которое другие желали заполучить, с целью выудить из него прибыль. Мне было больно прощаться с ним. Я скрипнул от досады, когда пухлая рука Терезы, флегматичной жены покойного хозяина, дважды повернула ключик, чтобы навсегда отнять у меня заветное произведение, последнее слово маэстро, его исповедь. И вот я остался один на один со своею памятью, в которой неизменно оставалось багровое пятно.
Алина Марчук
